«Говно!» или как французский писатель и врач в Сталинский СССР съездил.

Прошло почти двадцать лет после революции, лапотный царизм повержен, всех врагов-буржуев убили или выгнали; выросло еще одно поколение. Тот самый Сталинский довоенный рай, по которому так тоскуют любители твердой руки и олдового тру совка:

Сегодня же мы остановимся на самой увлекательной для русского читателя части биографии Луи-Фердинанда Селина — поездке в сталинский СССР в 1936 году.
Французский писатель оставил, наверное, самое живописное описание ужасов и уродств большевистского Ленинграда в мировой литературе, а советский режим немедленно его объявил своим врагом и запретил публикации его книг. Таковым Селин и оставался даже после своей смерти — вплоть до крушения СССР.

Но так, конечно, было не всегда. После оглушительного успеха «Путешествия на край ночи» (1932) поверхностные коммунисты решили, что имеют дело, если не с единомышленником, то как минимум с союзником. В глазах красной общественности роман выглядел пацифистской книгой, «отразившей ужас буржуазного существования». Более того, Лев Троцкий стал большим поклонником творчества Селина. «Луи-Фердинанд Селин вошел в большую литературу как другие входят в свой собственный дом. Зрелый человек, искушенный в медицине и искусстве, наделенный абсолютным презрением к академизму и исключительным чутьем к жизни и языку», — писал с восхищением Лейба Бронштейн.

Во многом с подачи Троцкого жена Луи Арагона и сестра Лили Брик, Эльза Триоле (на самом деле Элла Каган), сделала первый перевод «Путешествия» на русский. Книга вышла в Москве уже в 1934 году. Правда, с большими купюрами и в весьма кастрированном виде. Тем не менее, это был первый перевод Селина, а сам писатель был признан советскими благонадежным, что открывало любознательному французу дорогу в Советский Союз. Тогда коммунисты даже и не подозревали, с кем на самом деле связались.

Селин отправился в сталинский Ленинград уже в 1936 году. Первое свое впечатление о прелестях советского режима писатель изложил на открытке с видом из Зимнего дворца. Подпись была следующая: «Говно! Если это будущее, следует наслаждаться гнусными условиями нашего существования». После возвращения в Париж Селин разразился серией антикоммунистических и антисемитских памфлетов: «Mea culpa» («Моя вина») и «Безделицы для погрома». Советский Союз произвел неизгладимое впечатление на писателя. После возвращения из страны рабочих и крестьян Селин стал последовательным врагом коммунизма и даже полюбил Гитлера (правда, ненадолго). С тех пор из книги в книгу он не уставал повторять про «весёлый коммунизм сранья». Наиболее широкими мазками картина советского Ленинграда 30-х предстает в «Безделицах».

Селин как профессиональный врач первым делом решил оценить уровень здравоохранения в СССР и отправился на экскурсию в местную венерологическую больницу. Тут дадим слово самому автору: «„Святой Людовик“ (парижская венерологическая больница — ред.) кажется величественным замком в сравнении с этой грязной, задрипанной конурой, этим забытым Богом и людьми строением, напоминающим заброшенный морг… я много лет служил в кавалерии, но никогда, я уверен, ни один полковой ветеринар не позволил бы даже на один вечер разместить эскадронных лошадей в подобном жутком, помоечном месте. Я видел множество больниц, причем везде, и в городах, и в деревнях… плохих, очень плохих, превосходных, примитивно оборудованных, но такого, чтобы в больнице отсутствовало самое элементарное, самое необходимое для ее мало-мальски нормального функционирования, такого я больше не видел нигде».

Дальше Селин в красках описывает грязь и антисанитарию, царящие в советской больнице. Особенно поразило французского дипломированного медика, что самые очевидные правила гигиены не соблюдают даже сами врачи. Кульминацией сцены стал диалог с заведующим больницы: «Я снова захожу к заведующему, еврею, этот-то типичный еврей… так же, как его секретарь… оба говорят по-немецки… Они тут же, видимо, желая обратить меня в свою веру, раскладывают передо мной целую кипу замечательных планов, зарисовок… эскизов, проектов, диаграмм, огромных докладов. Однако, все это имеет отношение исключительно к Будущему… Когда-нибудь здесь построят великолепную больницу… Но будущее меня не интересует, я в него не верю… Это иудейская астрология. Меня же всегда интересовало только настоящее». Впоследствии Селин неоднократно будет называть обещания счастливого будущего главным признаком еврея. Эту мудрость он почерпнул в советской венерологической клинике.

При этом француз не устает восхищаться красотой и величием самого Петербурга. В начале описания нашей имперской столицы Селин вешает дисклеймер — большевики к этой красоте и величию не имеют никакого отношения. Более того, они даже не в состоянии нормально содержать город. «Все улицы обрушились, фасады домов осыпаются… Это ужасно… А ведь в своем роде это один из самых прекрасных городов мира… наподобие Вены… Стокгольма… Амстердама… поверьте мне. Чтобы составить представление о его красоте… Вообразите себе на минуту… Елисейские Поля… но в четыре раза шире и все затопленные бледной водой… это Нева… Она простирается вдаль… туда, к мертвенно-бледной шири… к небу… морю… еще дальше… к своему устью в самом конце… в бесконечность, откуда навстречу нам поднимается море… Море!.. оно охватывает весь город!.. полупрозрачное… фантастическое, напряженное… как ладонь могучей руки… на его берегу… раскинулся город… дворцы… еще дворцы», — восхищается Селин. Дальнейшее строчки о Петербурге наполнены совершенно неподдельным восторгом, а само описание города может служить замечательным эпиграфом к любому путеводителю. При этом Селин отдельно отмечает, что такой город могли построить только «выдающиеся личности». Жаль, что теперь он достался варварам.

Одно из самых потешных и злобных описаний досталось советскому театру. Как и положено, французского интуриста повели в Мариинку. Публика в театре произвела на Селина не меньшее впечатление, чем обитатели венерологической клиники, так что его просто нельзя здесь не воспроизвести: «В царской ложе сидят местные партийные боссы… Рабочие в выходных костюмах сидят на галерке. А в первом ряду — евреи в очках… среди них есть несколько заросших пышной шевелюрой… „а-ля Бакунин“… Ветераны революции. Настоящий паноптикум. Фарс!.. Это похоже на издевательство!.. На балконах толпятся колхозники… инженеры… чиновники… и наконец стахановцы… самые шумные, болтливые и фанатичные сторонники режима… их очень много, это горячечные… одержимые… эксгибиционисты… кажется, остальные присутствующие в зале зрители их не очень-то жалуют… Весь партер, все балконы переполнены… то тут, то там мелькают носатые студенты в белых кепках с красными лентами. типичные французские жидки… чувствуется преемственность политических идей».



Кульминационным моментом всей ленинградской Одиссеи Селина становится посещение издевательской выставки в Царском Селе, посвященной последнему русскому императору и его семье. Нигилист и правый анархист Селин приходит в натуральный ужас от глумления над памятью убитых Романовых. Свои чувства вполне ярко и красноречиво он описывает в диалоге с советской переводчицей (и чекисткой) по дороге из Царского Села. Тут даже у такого человека, как Селин, сдают нервы: «Все вы убийцы! — заорал я на нее… — даже хуже, чем убийцы, вы святотатцы, насильники и вампиры!.. Вы настолько извратились, что глумитесь над покойниками… у вас уже не осталось ничего человеческого… Почему бы вам не заказать их восковые фигуры?.. как у Тюссо?.. с зияющими ранами?.. и копошащимися в них червями?» Селин был вне себя от ярости и чуть не выбросил советскую переводчицу из машины. «Меня переполняла жуткая злоба! Я почувствовал себя совсем русским!» — такими словами заканчивает сцену французский писатель.

Поездка в СССР во многом стало поворотным моментом для формирования взглядов Селина. После выхода «Mea culpa» и «Безделиц для погрома» он пишет еще серию памфлетов: «Школа трупов» и «Попали в переделку». Эти работы окончательно развеяли миф о левизне писателя, а некоторые из них запрещены во Франции до сих пор. Столкновение с советской реальностью сделало из Селина абсолютного антисемита и сторонника режима Виши. Впоследствии она разочаровался и в нацистах, о чем написал целую трилогию. Несмотря на то, что в послевоенной Франции Селин подвергался массовой травле, своим взглядам он не изменял до самой смерти. И их истоки во многом берут начало из советской венерологической клиники.

Свят Павлов

«Меня переполняла жуткая злоба! Я почувствовал себя совсем русским!» - понимаем.​