Вместо предисловия Давно я хотел притащить на этот форум что-нибудь подобное, что никому здесь не нужно и на что всем плевать. Может, я делаю это ради себя, а может, найдётся здесь полтора землекопа, которым это интересно - вдруг. Два слова о том, что здесь будет происходить и с какой горы я слез. Мы попытаемся здесь заниматься, как вы поняли из заголовка, литературой. Попытаемся не просто "прочитал-закрыл", а "прочитал-подумал-нихуянепонял-закрыл". Попытаемся "вгрызться в тело текста", если у нас получится. Ну а кто я, думаю, не сильно важно. На форуме уже давно, но почти никогда ничего не писал, ибо "мал, глуп и не видал больших залуп". Велика вероятность, что ничего не изменилось и по сей день. Кстати, по поводу ника - придумал его в 13 лет, а страдаю из-за этого и сегодня, была бы возможность - поменял, но что написано пером... Какая именно здесь будет литература? Та, которой мне захотелось, т. е. здесь не будет никаких лекций, полноценных циклов от Царя Гороха до конституции РФ и т. д. Чаще всего будут стихи, ибо именно ими я занимаюсь, но и проза тоже иногда будет заглядывать в гости, если это вообще окажется востребованным. От вас бы мне хотелось полноценного диалога, диалога адекватного и разумного. Если вам это не интересно или вам вообще похуй - проходите мимо, не обязательно это озвучивать. Предупреждаю, текст длинный и местами с терминами, которые, возможно, придётся гуглить. Буду рад замечаниям. Надеюсь, вышло не слишком научно. Сегодня я выбрал для анализа стихотворение замечательного поэта Владимира Аркадьевича Гандельсмана: Конкретно в этом случае говорить о биографии поэта бесполезно, я почти её не коснусь, но кому всё же интересно, есть статья на википедии, сегодня её более чем достаточно. ВОСКРЕШЕНИЕ МАТЕРИ Надень пальто. Надень шарф. Тебя продует. Закрой шкаф. Когда придёшь. Когда придёшь. Обещали дождь. Дождь. Купи на обратном пути хлеб. Хлеб. Вставай, уже без пяти. Я что-то вкусненькое принесла. Дотянем до второго числа. Это на праздник. Зачем открыл. Господи, что опять натворил. Пошёл прочь. Пошёл прочь. Мы с папочкой не спали всю ночь. Как бегут дни. Дни. Застегни верхнюю пуговицу. Они толкают тебя на неверный путь. Надо постричься. Грудь вся нараспашку. Можно сойти с ума. Что у нас – закрома? Будь человеком. НЗ. БУ. Не горбись. ЧП. ЦУ. Надо в одно местечко. Повесь на плечики. Мне не нравится, как ты кашляешь. Ляг. Ляг. Ляг. Не говори при нём. Уже без пяти. Подъём. Подъём. Стоило покупать рояль. Рояль. Закаляйся, как сталь. Он меня вгонит в гроб. Гроб. Дай-ка потрогать лоб. Лоб. Не кури. Не губи лёгкие. Не груби. Не простудись. Ночью выпал снег. Я же вижу – ты выпил. Я же вижу – ты выпил. Сознайся. Ты остаёшься один. Поливай цветы. Почему я выбрал это стихотворение, потому что, наверное, слишком рано понял – ничто не вечно: Мать исчезла совершенно. Умирает даже тот, кто не думал совершенно, что когда-нибудь умрет. (опять же Гандельсман) Хотелось бы от осознания этого избавиться, да поздно. Вообще стихи, их вдумчивое прочтение помогает пережить многое, но об этом мы ещё поговорим. «Воскрешение матери» опубликовано в 1999 году, тогда же и написано. В 1998 году умерла мать поэта. Стихотворение вообще очень «гандельсмановское»: детство в том или ином виде, чаще всего ушедшее, вспоминаемое теперь – одна из главных тем для Гандельсмана, как и вообще прошедшее, прошлое – ностальгическое, но без всхлипываний и рыданий. Немного глуповато, как мне кажется, сегодня пытаться запихнуть поэта в определённо строгие рамки, плеснуть его в какое-либо течение или же погнать его по определённому направлению. Настоящий поэт всегда будет тебя опережать – сейчас ты видишь его здесь, но уже спустя мгновение он в абсолютно другом направлении топает себе и даже не оглядывается. Но некоторые всё же пытаются набросить на поэта уздечку, приписывая Гандельсмана к постакмеистам, неоакмеистам. Что ж, возможно, отчасти так оно и есть. Мандельштам в своей статье «Утро акмеизма» говорит следующее (прошу прощения за столь длинную цитату): «…реальность в поэзии — слово как таковое. Сейчас, например, излагая свою мысль по возможности в точной, но отнюдь не поэтической форме, я говорю, в сущности, знаками, а не словом. Глухонемые отлично понимают друг друга, и железнодорожные семафоры выполняют весьма сложное назначение, не прибегая к помощи слова. Таким образом, если смысл считать содержанием, все остальное, что есть в слове, приходится считать простым механическим привеском, только затрудняющим быструю передачу мысли. Медленно рождалось «слово как таковое». Постепенно, один за другим, все элементы слова втягивались в понятие формы, только сознательный смысл, Логос, до сих пор ошибочно и произвольно почитается содержанием. От этого ненужного почета Логос только проигрывает. Логос требует только равноправия с другими элементами слова. Футурист, не справившись с сознательным смыслом как с материалом творчества, легкомысленно выбросил его за борт и, по существу, повторил грубую ошибку своих предшественников. Для акмеистов сознательный смысл слова, Логос, такая же прекрасная форма, как музыка для символистов.» И это действительно есть у Гандельсмана: «сознательный смысл слова» , и получается слова-знаки как штришки реальности создают масштабную картину, проникая в самую глубину сердца куда сильнее, нежели целые философские трактаты (преувеличение, конечно, но всё же). Но дальше у Мандельштама: «Акмеизм — для тех, кто, обуянный духом строительства, не отказывается малодушно от своей тяжести, а радостно принимает ее, чтобы разбудить и использовать архитектурно спящие в ней силы. Зодчий говорит: я строю, — значит я прав.» «Зодчий», «тяжесть», «строительство», «архитектурно» - это и вправду так, порой поэты-акмеисты предстают перед нами чем-то монументальным, титанами, возводящими свой «Notre Dame». Как раз это ну никак не вяжется с Гандельсманом: при всём «слове как таковом» он лёгок в прочтении, но сердце режет как вполне себе настоящий нож. При всём этом Гандельсман впитал в себя, я бы сказал, всю предшествующую ему поэзию. Конечно, это чистейшая лирика, хотя в этом случае всё не так просто. Субъективное восприятие здесь передаётся через воспроизведение чужой речи, её отрывков, но при этом абсолютно понятен и лирический герой, и его настроение – дальше поймём, почему. Точно определить жанр часто бывает невозможно, если, конечно, не отбрасывать многие условности. Я бы сказал, что это элетафия, ну или же эпилегия, так или иначе, отчасти здесь незримо присутствуют и элегия, и эпитафия. Хотя и эпитафия – на смерть, здесь же смерть уже случилась, но именно потому и «Воскрешение…», что стихотворение не на смерть, а на жизнь, на воскрешение ушедшей мамы – вопреки смерти. Хотя настроение изменить невозможно – человека нет, и больше не будет. Так что пусть будет эпилегия. Само название «Воскрешение матери» уже говорит нам о том, что матери не стало, абсурдно предположить, что такое возможно написать при живой матери (хотя…). И написать подобное может только сын или же дочь, даже если не знать, что это Гандельсман – да и вдруг ролевая лирика? Но уже в самом тексте есть как и глаголы, указывающие на мужской род, «открыл», «натворил», «пошёл» и т.д., так и само обращение матери с адресатом говорит всё же о том, что это сын, и никак не дочь. Мне, если честно, стихотворение кажется гораздо более «мальчишеским», то есть понятнее всего оно будет именно мужчине, потому что каждый из нас читая эти «надень пальто», «надень шарф», «закрой шкаф», «повесь на плечики», «надо постричься», «грудь нараспашку», «застегни верхнюю пуговицу» и т.д. обязательно вспомнит о своей маме и своём детстве – это универсально, Гандельсману удивительным образом удалось подобрать ключ к каждому мальчику, к детству каждого пацанёнка. И это я не в обиду девочкам, но всё же им не надо вечно всё напоминать, тем более про стрижку и пуговицу – по-другому у них складываются отношения с мамой, поэтому лезть не буду. Вообще всё стихотворение строится на назиданиях-причитаниях мамы лирического героя. От начального «Надень пальто. Надень шарф», то есть герой уже самостоятельно, возможно даже впервые отправляется на улицу, а там холодно, ну и конечно твои друзья – самые отвязные никогда не наденут шарф или шапку, не маменькин же сынок, в конце концов, – перед которыми и тебе будет стыдно появиться одетым «по полной программе», чем легче ты одет зимой, тем ты круче; до последнего «…Ты// остаёшься один. Поливай цветы», и не просто так «ты» стоит в конце строки и на нём таким образом акцентируется внимание. «Ты» теперь взрослый, вся ответственность теперь на тебе. «Сынок, мы с папой уезжаем надолго, ты остаёшься один. Поливай цветы, чтобы не завяли» – ты достаточно вырос, чтобы тебя можно было оставить одного дома на неделю, две и больше. «Сынок, я умерла. Теперь ты остаёшься один. Поливай цветы, не дай им завять. Теперь это твоя жизнь. Ты уже совсем взрослый» – здесь и цветы как символ жизни, которая остаётся У ТЕБЯ, без мамы, но остаётся – твоя; и как символ жизни, которую В ТЕБЯ вложила мама, она дала её тебе, но теперь ты должен не дать ей завять. Хронотоп здесь один и общий для всего: и время, и пространство – детство, детство рядом с матерью. Можно, конечно, полезть внутрь и разбить всё это на осколки. Дескать, и пространство здесь можно выделить: большинство таких наставлений типа «надень шарф» делается дома, то есть первое пространство – дом главного героя, некий такой абстрактный, который и меняться мог несколько раз, но всё же дом. Дом в свою очередь распадается ещё на несколько подпространств: 1)коридор, ну не на кухне же говорят «надень шарф», это делается в последний момент, когда герой уже почти ушёл, но шарф не надел – мама же за тобой следит. Из коридора мама всегда провожает тебя из дома, куда-то «туда», «не-домой», это пространство только подразумевается; 2)кухня, именно здесь будет храниться хлеб, который надо купить, туда отправится и, желательно, поглотится «вкусненькое», что принесла мама, там же главный герой открыл что-то, что предназначалось на праздник, возможно даже, что на новый год. Здесь мама всегда что-то готовила, здесь вы семьёй обедали все вместе и здесь перед праздниками концентрировалось праздничное настроение; 3)кровать(возможно даже комната лирического героя), именно в ней ты слышал «Вставай. Уже без пяти», «Уже без пяти. Подъём. Подъём», а это значит, что надо подниматься, сквозь сон идти умываться, одеваться, собираться в школу, если ты не собрал всё вечера, а мама тем временем уже приготовила завтрак. И именно постель и постельный режим предупреждали слова «Мне не нравится, как// ты кашляешь. Ляг. Ляг. Ляг.» и именно в ней она говорила тебе «Дай-ка потрогать лоб. Лоб.» И именно что «Ляг. Ляг. Ляг.», потому что ложиться ты ну никак не хотел, разве что школу прогулять – приходилось уговаривать. Так же намёком на пространство, но очень абстрактное, а вместе с тем и время могут являться аббревиатуры: «Будь человеком. НЗ. БУ. // Не горбись. ЧП. ЦУ.» НЗ - непреложный запас, БУ – бывший в употреблении, ЧП – чрезвычайное происшествие, ЦУ - ценное указание или центральное управление. Так или иначе введены они во времена СССР и подразумевают быт советского человека. Особенно смешно, когда стоят они рядом с «Будь человеком» и «Не горбись», хотя это как раз наоборот может быть наставлением сыну - не горбиться среди согнутых пополам, всегда оставаться Человеком, с большой буквы. Но с этим можно спорить, это лишь предположение, которое дальше я развивать не буду. Ну вот, всё же взял и разбил. Говорить об эмотивном пространстве особенно тяжело. Я бы не стал разделять здесь автора и лирического героя – переживания одни и те же как для одного, так и для другого. И абсолютно невозможно вгрызться в сами слова, ибо здесь нету каких-либо оценочных суждений героя, вообще нету ни одного его слова, хоть и понятно, что всё это происходит в его голове, всё это воспоминания слов матери, не она – субъект. Но через отношения объекта, то есть мамы, к главному лирическому героя, то есть сыну – субъекту, мы понимаем отношения самого героя и к маме, и к её уходу из жизни. В этих одёргиваниях, причитаниях, недовольстве компанией и тому, что сын курит и выпил, в этом ночном ожидании: «Мы с папочкой не спали всю ночь», и именно что с «папочкой»; казалось бы, сын вернулся чёрт знает во сколько, прошлындав непонятно где всю ночь, надо бы, хочется накричать, наорать – «как можно себя так вести!» – убить хочется, но нет – «Мы с папочкой не спали всю ночь» Такая нежность кроется за всем этим материнским отношением к сыну. И конечно же воскресить ты хочешь только самого любимого и дорогого человека. Я уже немного говорил о композиции: от «начальной» самостоятельности «Надень пальто…» и до «окончательной» самостоятельности «Ты // остаёшься один. Поливай цветы». Вообще, мне кажется, можно сказать, что вся композиция строится на «взрослении» лирического героя и всё больше ухода, «растворения» матери, всё меньшего её опекунства. Посмотрим по строфам. Всего их девять. Первая: Здесь мать контролирует героя полностью. Он обязательно всё наденет – по крайней мере при ней, но мы-то знаем, что на улице он всё снимет: уже здесь мать в контексте, но начинает меньше контролировать героя – и пальто и шарф наденет и всё застегнёт, и шкаф откроет, из которого всё это достал, а закрыть забыл. Герой так же ограничивается временем: обязательно в поставленные матерью временные рамки он должен уложиться, пока что командует не он. «Обещали дождь. Дождь.» Сильная позиция в конце строки «Дождь» говорит о том, что мама-то была права, обещали дождь, вот он и пошёл. Так что мама права и её надо слушаться. Вторая: герой немного более самостоятелен и ему доверяется покупка хлеба в магазине, когда он пойдёт домой, но мама по-прежнему поднимает его с утра в школу; а он ждёт её дома, именно что надеясь, что мама «что-то вкусненькое» принесёт. Пока он это «вкусненькое» себе сам купить не может. Вкусненькое это бывает редко. Денег не хватает. «Дотянем до второго числа» Третья: здесь происходит первое непослушание, стремительный и почти всегда не самый лучший скачок к самостоятельности, «взрослости». Поначалу герой всего лишь открыл что-то к празднику, делать этого было нельзя, но это ещё не страшно. Но после проказы повторяются: «Господи, что опять натворил», а герой даже вызывает у матери гнев. Дальше же непослушание перерастает в огромный масштаб: сына не было всю ночь. Можно сказать, что положено начало взрослой жизни и приближение конца контроля мамы над своим ещё маленьким ребёнком. Четвёртая и пятая: и сразу мы видим, что начало взросления в прошлой строфе подтверждается и самой матерью: «Как бегут дни. Дни», она всё прекрасно понимает и ей остаётся только констатировать неизбежное. 4 и 5 строфы объединены, они как некий Рубикон, за которыми ребёнок уже перестанет быть ребёнком. Мать теперь делает только мелкие замечание, которых сын вполне может ослушаться. Теперь появляются некие «они» – неспроста это сильная позиция текста, теперь «они» могут решить, что делать герою, а что нет, при этом скорее всего это не приведёт ни к чему хорошему. Мать уже только призывает своего сына: «Будь человеком». Шестая: как мы видим, отношение матери к сыну не меняется, он всегда для неё маленький ребёнок, это подчёркивают как раз вот эти маленькие замечания-причитания, которые мама делает своему сыну и в 6, и в 15, и в 25, и в 30, и в 40 лет… Но даже несмотря на «взросление», когда сыну плохо и он заболевает, то всё резко становится на свои места: сын слушается маму, а мама грозит ему пальцем и лечит его от простуды. Седьмая: «Не говори при нём», к кому это обращено? Возможно, к отцу, возможно, к кому-то другому. Что-то произошло, что герою, сыну своей матери, знать лучше не надо, или же не надо лишний раз это напоминать, произнося вслух. Мама пытается уберечь своего сына, но скорее всего он либо вскорости это узнает, либо уже знает, и уберегать поздно. Что-то неизменно: «Подъём. Подъём» И вот мама уже рассуждает о том, что НАДО БЫ было сделать в прошлом, но поздно теперь, потому что сын уже не такой маленький: «Стоило покупать рояль…» и продолжение как сожаление о невозможности, невозвратимости ушедшего момента: «Рояль». «Закаляйся, как сталь» - закаляйся уже ты, не тебя будет закалять кто-то другой, а ты должен закаляться сам, чтобы быть готовым к будущему. Восьмая: здесь уже появляется отзвук грядущего будущего: «гроб – лоб». Невольно вспоминается сразу же стихотворение Ходасевича «Похороны»: Лоб — Мел. Бел Гроб. Спел Поп. Сноп Стрел — День Свят! Склеп Слеп. Тень — В ад! Просто так «гроб-лоб» никогда не рифмуется. Здесь уже матери остаётся только попытаться повлиять на сына: «Не кури. Не губи // лёгкие», что ей точно не удастся, а в ответ он будет огрызаться, на что получит: «Не груби». Девятая: здесь мама уже только предупреждает: «Не простудись», а как оденется сын, и что он будет делать – он решает сам. В первой строфе мама говорила, что ему надеть и что будет дождь, и он был. В последней она лишь предупреждает, но одевается сын сам. И скорее всего оденется легко, и скорее всего простудится… «Я же вижу – ты выпил. // Я же вижу – ты выпил. Сознайся.» – герой УЖЕ выпил, то есть полностью проявил «самостоятельность», сделав это без ведома матери, но ещё отрицает это. «Ты // остаёшься один. Поливай цветы.» - про это я всё сказал. Тонический стих, а именно дольник воспроизводят разговорную, спонтанную человеческую речь, а обилие парцелляций подчёркивает отрывистость фраз-замечаний-причитаний, воспроизводя их именно такими, какими они и были в реальной жизни. Обрывистость самих строк не даёт читателю начать плакать, потому что уже нужно набрать воздуха, чтобы читать дальше. Скоротечность времени, ушедшее детство, мама и сын – здесь не надо особо глубоко копать, чтобы понять замысел и идею стихотворение. Сила его не в скрытости намерений или игре образов и скрытого подтекста. Я только надеюсь, что нерадивым сыновьям это стихотворение попадётся раньше, чем точка невозврата будет пройдена.
Как будто знание, поможет тебе смягчить боль. Дурак. Можешь себе миллионы раз говорить, что огонь горячий, а вчерашний день не вернуть, огонь не перестанет жечь, и в прошлое не вернуться. Все там будем. И всегда будут тысячи слов, которые не успел сказать.
Я разве писал о смягчении боли или о возвращении вчерашнего дня? Читай внимательнее, будь добр. И желательно не только последнее предложение.
Сам разбор напомнил школу. Мы не такой глубокий, но все же анализ делали. Само стихотворение великолепно. Аж защипало что то в носу.
Сложно признаться, но этот анализ - самое трогательное из прочтенного за последние несколько месяцев. Всплеск собственных эмоций даже испугал. Не совсем понятно, какого именно диалога хочет автор. Пытаться обсуждать и оспаривать сам разбор решатся очень немногие, говорить о впечатлениях - интересно, но тоже вряд ли, очень уж личные переживания затрагивают такие творения. Адекватный и содержательный диалог - это, наверное, идеал, который хочется тут видеть, но даже представить его в таком контексте непросто (но определенно приятно). Надеюсь на продолжение. P.S.: Образование новых названий жанров, а-ля приведенная эпилегия, насколько это распространенное в литературе явление? Так делают поэты, критики?
Спасибо за такое душевное стихотворение и не менее душевный литературный обзор(анализ) на него. Таким новым темкам на Королевстве я очень рад. Литературный кружок на Королевстве я считаю теперь открытым.
Вам спасибо. Эпилегия или элетафия - это я так шучу. Естественно, конкретно таких жанров не существует. - есть элегия и эпитафия, но несомненно, что именно они легли в основу стихотворения. А вопрос ваш относится к жанровой проблематике, которая на сегодняшний день всё так же актуальна, и вообще к проблеме творчества. Чёткая приверженность к выбранному жанру - и никак иначе - существовала в эпоху классицизма (М. Ломоносов, Г. Державин и др.), так же как и деление на штили (Учение о трёх штилях), но даже тогда не всегда автор оставался в чётких рамках. После этого происходит размытие границ: чем дальше, тем сильнее. Поэтому на сегодняшний день можно говорить о смешении жанров, т. н. синтетический жанр, который может включать в себя всё что угодно, сравните: сатирическая ода и героическая песня. Если бы вы сказали такое Ломоносову, он бы рассмеялся вам в лицо. Поэтому распространено в литературе это очень широко. Как делают критики? В основном говорится о смешении и переплетении жанров. Как делают поэты? Об этом можно написать вообще целую диссертацию - да и её не хватит. Каждый поэт - индивидуальность, и пишут они по-разному. Пушкин, например, сначала подбирал графический рисунок стихотворения, подбирал размер, а затем писал - очень большая редкость для русского стиха. Но это я отошёл от темы. Конкретно о вашем вопросе - как сами вы думаете, обозначает ли поэт сегодня строгий жанр и следует ему в дальнейшем? Это зависит от целей и задач. Но всё-таки сегодня чаще всего стихотворения выходят за рамки лишь одного жанра ввиду усложнения поэтики в целом.
Большое спасибо за тему! Было очень интересно почитать и, к своему стыду, признаю, что я впервые услышала о Гандельсмане. Сама идея изумительная - составить стих из до боли всем знакомых фраз, которые мы так часто слышали в детстве. Но, наверное, это мой персональный бзик: я настороженно отношусь к поэзии, где главной темой выступает детство и фигура матери. Мне всегда кажется, что автор специально пишет на такую "беспроигрышную" тему и она обязательно так или иначе затронет чувства читателя. Я понимаю, что это глупо, но вот не могу избавиться от послевкусия, будто бы меня обманули. Обманули тем, что надавили на самые человеческие мои эмоции)
Вам спасибо, что прочитали. А по поводу вашей настороженности. Гандельсман начал публиковаться в возрасте 42 лет. Конкретно это стихотворение, как я уже отмечал, написано спустя год после смерти его матери, в 1999, на тот момент ему примерно 51 год. Как думаете, пытается ли состоявшийся на тот момент поэт, взрослый мужчина, потеряв родную мать, "хайпануть немножечко" на этом фоне, пытаясь надавить на больное у читателей? Я думаю, ответ очевиден Ну и ещё кое-что. Вы правильно отметили, что это "самые человеческие мои эмоции", значит, вы это очень глубоко переживаете. Значит, то же самое может переживать и поэт, а значит будут стихи, в которые будут вдохнуты эти эмоции, эти переживания.