Набоков о Супермене 1942 года.

Печаль человека завтрашнего дня (Перевод с английского русского писателя)

Я на неё любуюсь сквозь очки,
иначе портят вид супер-зрачки:
и лёгкие, и печень видно мне —
пульсируют, как осьминог на дне,
между костями. Изгнан в этот мир,
как тёзка Кент, о ком писал Шекспир,
я вовсе не горжусь, надев трико,
могучей грудью, крепким кулаком,
игривым чубом выше синих глаз,
поскольку должен я признать сейчас
мой роковой предел... Не в том он, как
Фантазию удерживает Факт,
а потому не может быть мой дом
в Баварии, к примеру; и не в том,
какое ремесло я изучил,
а в горестном неравновесьи сил.
Я молод, силой жизни наделён
и, как нормальный юноша, влюблён —
но должен своё сердце я смирить,
иначе в браке я могу убить.
В порыве страсти я бы, как вулкан,
разнёс невесту, номер, ресторан,
ещё один, поменьше, за углом,
пяток машин — и, дай бог, всё на том.
А коль она переживёт ту ночь —
каких родим мы сына или дочь?
Какой кошмар явиться может нам,
размазав акушеров по стенам?
В два года он начнёт крушить столы,
ломать ступени, пробивать полы,
в четыре будет он на дно нырять,
в пять лет — в горящей топке отдыхать,
к восьми начнёт считать он поезда
игрушками, а к девяти годам
врагов моих на волю пустит он,
я с ним сражусь — и буду побеждён.
Вот почему, летая в небесах,
в плаще, трико и боевых трусах,
ловя воров, я остаюсь угрюм
и хмуро подбираю свой костюм,
чтоб появился вновь верзила Кент
и плащ убрал великий Супермен.
Когда она у памятника мне
в Центральном парке шепчет в тишине:
«О, Кларк, он просто чудо!», я молчу.
Всю жизнь таким, как все, я стать хочу.

The Man of To-morrow’s Lament рассказывает о переживаниях Супермена из-за невозможности иметь детей с Лоис Лейн. Оно появилось в литературном приложении Times. Лирический герой произведения — сам Супермен. Писатель познакомился с персонажем благодаря сыну, который любил комиксы, пишет The Guardian.



The Man of To-morrow’s Lament

I have to wear these glasses — otherwise,

when I caress her with my super-eyes,

her lungs and liver are too plainly seen

throbbing, like deep-sea creatures, in between

dim bones. Oh, I am sick of loitering here,

a banished trunk (like my namesake in «Lear»),

but when I switch to tights, still less I prize

my splendid torso, my tremendous thighs,

the dark-blue forelock on my narrow brow,

the heavy jaw; for I shall tell you now

my fatal limitation ... not the pact

between the worlds of Fantasy and Fact

which makes me shun such an attractive spot

as Berchtesgaden, say; and also not

that little business of my draft; but worse:

a tragic misadjustment and a curse.

I’m young and bursting with prodigious sap,

and I’m in love like any healthy chap —

and I must throttle my dynamic heart

for marriage would be murder on my part,

an earthquake, wrecking on the night of nights

a woman’s life, some palmtrees, all the lights,

the big hotel, a smaller one next door

and half a dozen army trucks — or more.

But even if that blast of love should spare

her fragile frame — what children would she bear?

What monstrous babe, knocking the surgeon down,

would waddle out into the awestruck town?

When two years old he’d break the strongest chairs,

fall through the floor and terrorize the stairs;

at four, he’d dive into a well; at five,

explore a roaring furnace — and survive;

at eight, he’d ruin the longest railway line

by playing trains with real ones; and at nine,

release all my old enemies from jail,

and then I’d try to break his head — and fail.

So this is why, no matter where I fly,

red-cloaked, blue-hosed, across the yellow sky,

I feel no thrill in chasing thugs and thieves —

and gloomily broad-shouldered Kent retrieves

his coat and trousers from the garbage can

and tucks away the cloak of Superman;

and when she sighs — somewhere in Central Park

where my immense bronze statue looms — «Oh, Clark ...

Isn’t he wonderful!?!», I stare ahead

and long to be a normal guy instead.


В 1942 году Набоков отправил стихотворение редактору The New Yorker Чарльзу Пирсу. Писатель отметил, что испытывает «ужасающие трудности и страдания, овладевая новым для [него] языком». Поэтому, сказал он, строки в середине могут быть несколько проблемными. К тому моменту Набоков жил в США только два года. Он попросил за работу «гонорар насколько возможно адекватный для его русского прошлого и нынешних агоний». Но Пирс отказался публиковать стихотворение, посчитав, что читатели вряд ли его поймут. Он согласился с тем, что в середине текста есть проблемы.

В итоге стихотворение в папке в библиотеке Йельского университета нашёл литератор Андрей Бабиков. «Пирс и представить себе не мог, что отказ The New Yorker в публикации, возможно, первого в истории стихотворения о Супермене будет означать, что оно нигде никогда не появится. Он также не мог предвидеть, что его автор к концу 50-х станет всемирно известным писателем», — написал учёный.

Бабиков считает, что Набокова вдохновила обложка комикса Superman № 16, на которой Кларк Кент и Лоис Лейн в парке смотрят на статую Супермена. Писатель включил в произведение фразу «Oh, Clark ... Isn’t he wonderful!?!», которую произносит Лоис. Он сохранил в тексте знаки препинания.

Тут бы надо понимать кем был Набоков (дождемся кайфовых литературных лекций ДЕГ-а), но я ограничусь пояснением, - это был первый русский двачер в эмиграции.