Крематорий

up:
Стори была в 2016, опубликовала на своей странице в вк в 2017, под фамилией Агни. С этой же странички мне тут регу и сделали. Никаких противоречий. Тогда публиковала более анонимно, из-за тараканов, чуть меняя смысл.

Водолаз пруфнет, или как там его. Наутилус короче.

***​

Зимой, перед новым годом, через знакомых вышла на вакансию в бюро ритуальных услуг. Что-то вроде рекламы. Согласилась, почему нет? Без работы сидела пару месяцев.

Офис на границе благоустроенного кладбища, знаю место с детства. На собеседовании говорю Алине, милой девочке в белой блузке:

— Опыт у меня есть, но больше по игровой теме.

— Не смертельно! Ритуальные услуги мало чем отличаются, завлекалочка акциями, информирование. Я в своё время в линейку играла, а потом сервер умер. Админы даже некролог написали. У нас тоже самое.

***​

Началось со знакомства с услугами бюро. Всё стандартно: вызов агента помогающего во всех деталях ритуала. От вызова служб и помощи с документами, до подбора деталей захоронения; ассортимент памятников, катафалков, гробов, крестов и одежды; и самое перспективное направление, ради которого меня и взяли — кремация. Всем этим нужно было наполнить сайт.

— Расширяемся, уже в следующем году построим новый крематорий! — Алина чуть в ладошки не хлопает, глаза светятся азартом, — на кладбищах места скоро будут стоить как квартиры! Все или за город поедут хорониться, или вот кремация. Удобно, доступно, экологично. Запомни это, потом в пресс-релизах и интервью будешь рассказывать.

Алина была и эйчаром, и управляющей. В подробности структуры бюро я не вникала, мы даже контракт не составили, обычное дело для Воронежа. Она мила, но не красива, правильное округлое лицо портит резкая горбинка на носу. Голубоглазая шатенка не старше 30. Весьма широкие бёдра, не высокая. И всё-таки она привлекала. И даже очень.

***​

Работа шла своим чередом. Наполнение сайта, планирование акций, составление рекламных макетов. Офис пустовал, кроме нас с Алиной там почти никого не было. Каждый вечер приходила уборщица, иногда мелькали агенты — парень и девушка, стажеры в строгих черных костюмах. Их было больше, но они работали в основном по телефону и на выездах. Появлялись совсем редко. Раз в месяц приходили кладбищенские сотрудники за зарплатой в бухгалтерию. Суровые такие мужики, выкапывающие могилы, с жесткими помятыми лицами.

Как-то пишу текст, и на плечо ложится ладонь Алины, шепчет прямо в ухо:

— Пойдём, покажу наш колумбарий.

Мы прошли через заснеженный дворик, у границы кладбища, к белому одноэтажному, но высокому зданию. Внутри несколько больших мраморных залов, тусклый свет. Проходим в комнату заставленную по стенам полками с вазами и фотографиями.

— Здесь еще при советах построили крематорий.

Подкатывает лестницу и достаёт с верхней полочки под потолком кувшин. Говорит мне, нежно поглаживая сосуд накрашенными ноготочками:

— Это наш первый клиент. Во время оккупации города фашисты повесили девушку на памятнике Ленину, прямо на вытянутой, в светлое будущее, руке. Бедняжка провисела там неделю. Во время боя её сняли, хотели похоронить, но путь к ближайшему кладбищу был отрезан войной. Отвезли сюда, — протягивает мне, — послушай.

Беру тёплый глиняный кувшин, немного потрескавшийся по краям, и непонимающе смотрю.

— Послушай её! — Алина смеётся.

Прикладываю к уху, и ничего не слышу. Чуть наклонила — тишина. Говорю:

— Да ничего вроде.

— А ты присядь, расслабься, закрой глаза и слушай дальше. Мы ведь о ней ничего не знаем. И это, может быть, единственная возможность понять, кем она была.

Ну расслабилась, глаза закрыла. Глупо всё это, думаю. Мне еще макет рекламный для акции делать, скидки на венки. Новый год скоро, самое время. Высокая смертность в стране. Еще в местные газеты надо рекламку дать, не забыв пожелать долгой и счастливой жизни горожанам. Ухо уже вплотную к вазе прижимаю, вслушиваюсь в тишину. И тут мои губы накрывает поцелуй.

От неожиданности роняю кувшин на плитку, грохот отдаляется эхом по залам, а Алина мне джинсы расстегивает, одной рукой сжимает волосы на затылке, второй в трусики, и всё не отнимая губ. Грудью жмётся, ласкает. Кусает за ухо и шепчет:

— Слышала? Это она. Грохот. Разбитая жизнь. Страсть.

Пальцами внутрь проникает, смотрит в глаза — зрачки расширены. А я сама не своя, от томной страсти целую ей шею, сжимаю ягодицу. Пиздец полный, но как хорошо! Ритм держит, сжимает где надо. Одной рукой обнимаю её, второй нахожу влажную страсть снизу. Поцелуями прерываем жаркое дыхание, танцуя руками. Трёмся сосками, сквозь промокшие от пота блузки, и вскоре накрывает оргазмом. Стон закрываем губами, плотно прижавшись. Шепчу ей:

— Кувшин разбился.

Шлепает меня по лицу, так недовольно. Целует еще раз, и уходит. Возвращается с метлой и совком, сметает прах, вместе с пылью, выбирая осколки, и ссыпает в новый кувшин. Ставит на прежнее место, там, под высоким потолком.

***​

Как-то уже почти под Новый Год, вечером вышла покурить. Холодно, минус тридцать, дошла до кладбища. Прогуливаюсь мимо могил, затягиваясь. Всё покрыто белым слоем снега, искрит в свете придорожных фонарей. Почти везде протоптаны тропы. Тишину прерывает только редкое карканье ворон. Кладбище старое, встречаются вычурные памятники криминальным авторитетам — основательные площадки с монументами выше моего роста, изображающие моменты триумфа покойного.

Реже, красивые, бледные статуи скорбных ангелов, в память о молодых девушках. Чаще скромные плиты, со своей дорожкой. И самое частое — серые кресты в бездорожье, похороненные снегом и забытые. И советские железные будочки с истёршимися фотографиями и надписями.

Проходя мимо, я подумала, что моя могила будет забытой, далёкой и невзрачной, с деревянным государственным крестом.

В глубине, куда уже не доходит свет с дороги, на одной могиле, при свете свечи, сидит мужик. Видела его в офисе пару раз, он из бригады копателей. Приносил нам на офис коробки печений к чаю несколько раз. Приятный мужик.

Пьёт водку и раскладывает на второй могиле шахматную доску. Заметил меня, машет рукой. Подхожу, он наливает стопочку, и показывая на доску говорит:

— Играешь?

— Немного, — сажусь на могилу, выпиваю. До конца работы меньше часа. Пресс релизы уже отправила, и делать в целом нечего.

— Наш человек, — каркает скрипучим голосом. Лицо у него старое, в щербинках. А глаза острые, будто даже светятся в сумраке, — я Скиф, фамилия такая.

Раскладываем партию. Мне достаются белые. Выпиваю, делаю ход, говорю осипшим от холода и водки голосом:
— Я тут устроилась, думала денег заработать, но кажется, влюбилась. В девушку.

Скиф тяпнул стопку, смотрит с прищуром, и сплёвывает:

— Я раньше большим человеком был. Работал на правительство, путешествовал по миру, — выпивает, делает ответный ход, — Писал куда надо. И как-то лежу на пляже под пальмой у берега океана в Калифорнии, пью коктейль одной рукой, а второй обнимаю пышногрудую бабень, а она оказалась сотрудницей госдепа, и сдала меня. Теперь никуда устроиться не могу, только на кладбище. Не верь бабам.

Я уже захмелела, плывёт перед глазами, и говорю, делая свой ход:
— Пил бы водку, а не коктейль, всё бы нормально было.

Хмыкает. Тут вижу за его спиной, из темноты мальчик выходит. В курточке, шапочке, лет десять. Смотрит на нас. Спрашиваю:
— Ты чего это тут делаешь?
— Маму проведать пришел, — показывает, на могилу где я сижу, потом переводит взгляд на Скифа, — и папу.

Скиф, опрокинув рюмку, ворчит:
— А не поздно ли?

Малец насупился, глаза большие под шапкой, светятся, будто от свечи или луны. Говорит таким железным голосом, что меня до скелета пробирает:
— На костях играете. Это вам уже поздно.

И уходит по снегу, даже не скрипя. Выпили еще. Я, думая о ребёнке упустила выигрышную позицию, проиграла. Пожали руки и разошлись. Скиф побрёл вглубь кладбища, я к офису. По пути встретила этого ребёнка, сидит на оградке под фонарём, у двери. Спрашиваю:
— Мальчик, есть кому о тебе позаботиться?

Поднимает глаза, пронзительная серьёзность. Бледные щеки, тонкие бесцветные губы. Цветная курточка. Говорит злым ледяным голосом:

— О себе подумай, — спрыгивает и уходит в ночь.

***​

Забираю из офиса вещи и еду домой. Засыпаю в тревоге. Снится деревня, откуда родом моя мама, и где я провела детство. Все ныне мёртвые вдруг ожили. Встречают меня, во дворе родового дома, за длинным накрытым столом, под ветвями яблонь и черёмухи.

Черная ночь, без звезд. И множество людей. Зовут в семью обратно. Убитый на войне прадед без ноги и руки, в прострелянных на груди одеждах, обнимает, и меня до боли в сердце пронзает холодом. Бабушка, с лицом, похожим на печённое яблоко, протягивает мне тарелку с костями, и приговаривает «кушай, внучка».

По другую сторону стола родные по отцу — держатся поодаль, стоя разбившись на группы. На меня не смотрят. Один с их стороны плюёт мне под ноги. Другие так далеко, что не разглядеть в черной тьме.

За столом вижу маму. Такой я видела её только на черно-белых фото, веселится за столом в окружении семьи, не замечая меня. Просыпаюсь, задыхаясь от бьющегося сердца и дрожа от холодного пота.

***​

Близится новый год. Запускаю акцию скидок на венки и услуги, пускаю пресс-релиз в газету с анонсом нового крематория, с традиционным пожеланием долгой жизни. Агенты бегают по офису в поте, не успевая разбирать заявки. Люди будто с цепи сорвались, и решили умереть до нового года. Скиф, орудует лопатой как древнегреческий бог, взрывая промерзшую землю, и отправляя в последний путь усопших.

Как-то на перекуре Алина окликает меня, подняв руку. С запястья свисает кулон, напоминая фото той несчастной, что фашисты повесили на руке Ленина. Зажимаемся в уголке, целуемся под снегопадом. И тут сильный удар в лицо. Падаю на холодный снег, подставив руки, смотрю, а там усатый мужик. В глазах инфернальные вспышки, хватает Алину за ворот и кричит:

— Какого хуя? На минуту нельзя оставить, ты блядуешь!

Ругался страшно. Пока я очухивалась, он пару раз ударил Алину по лицу.

Пытаюсь встать и получаю удар сапогом под рёбра, задыхаюсь. Алина плачет. Мужик говорит:

— Это последний раз, Алина. Если еще раз — тебе пиздец. Уедешь обратно в свои ебеня, где я тебя нашел, — бьёт её по лицу и уходит.

Поднимаюсь, тяжело дыша, рот заполнила горячая солоноватая жижа, сплёвываю, утираю с лица кровь — рассечена губа.

Смотрю на Алину, закрывает лицо руками, — отмахивается:

— Ты больше не можешь тут работать. Прости. Он опасный человек. Он и тебя и меня сожжет в крематории. Никто и не хватится.

После Нового Года получила переводом деньги на счет. Двенадцать тысяч рублей. И пошла искать новую работу.